— Можно сказать, что любой театр социальный, ведь в нём поднимаются какие-то темы и играют люди для людей. — рассуждает Ника Пархомовская. — Но социальный театральный проект может не только повышать самооценку его участников, веселить или поучать публику, но и привлекать внимание к проблеме находящейся в меньшинстве группы.
Социальный театр это не только про инклюзию, с которой мы уже подружились, это и про работу с мигрантами и заключёнными, ВИЧ-инфицированными, жертвами домашнего насилия, беженцами. Это театр людей старшего возраста, подростков, ребят из детских домов. Это перфомансы обеспокоенных общей проблемой людей, например экологистов. В 2008-2009 годах посольство Великобритании проводило в Москве и Санкт-Петербурге проект, посвящённый изменению климата и экологии «Театр климатического действия». Тогда школьники двух российских столиц написали восемь пьес, посвященных проблемам и последствиям изменения климата. А профессиональные режиссеры и актёры поставили по ним спектакли. И это тоже социальный театр, который впустил в себя непрофессионалов и они обратили внимание и сделали что-то интересное. Вот такая формула.
«Театр может помочь нам построить будущее, вместо того чтобы просто его ждать», — Аугусто Боаль, театральный революционер двадцатого века.
Ставили себе спокойно столько веков академический театр и даже постановки современников, и вот в 70-е годы ХХ века бразильский режиссер Аугусто Боаль водит понятие «Театр угнетенных» и не только даёт общее название социальным театральным проектам, но и манифестирует их значение. И говорит, что театральный опыт взаимодействия непрофессиональных актёров, а, например, подростков или осужденных, не с классически написанными пьесами, и есть новый вид искусства, это социальный, или как его назовут позже, театр социальных изменений.
Тенденции развития социального театра на мировой сцене связаны с интересом к теме угнетённых и их включение в проекты именитых деятелей искусства. Например, немецкого хореографа Пины Бауш, легенды танцевального театра. Бауш изобрела свой стиль работы с танцовщиками и ставила спектакли и мюзиклы, задавая участникам вопросы и ориентируясь на их размышления и ощущения. Прорывом для социального театра стала постановка Бауш «Контактхофа» с дамами и господами старше 65 лет в двухтысячном, и эта же сценография, повторённая с подростками в 2008.
Пина Бауш просила непрофессиональных актёров ответить на вопросы о том, как они чувствуют себя и ощущают своё тело через движения, жесты, например положением рук или напряжением мышц лица. Все движения и импровизации в этом представлении подчиняются нескольким простым темам: контакт с самим собой, со своим телом, контакт с телом другого человека, что за этим следует, в каких формах выражаются последствия – эмпатия, нежность, любовь, желание или, может, неприятие, жестокость, ненависть? Если в версии с возрастными непрофессионалами шокирующий эффект хореограф направила на публику, то в последней постановке с юными ребятами воплотился и воспитательный, и исследовательский момент. Подростки целый год занимались в студии Пины Бауш, изучали себя и взаимодействовали друг с другом. И в итоге вышли на сцену.
В социальном театре много движения и танцев.
«Танцевать, двигаться в собственном ритме могу все. И это нас может объединить», — комментирует Ника Пархомовская.
С 2013 году «Unmute dance company», единственный инклюзивный театр Южной Африки, ставит перфомансы, где люди с разной формой инвалидности показывают пластику своего тела.
Ещё о физическом театре можно посмотреть британский танцевальный фильм 2004 года The Cost of Living.
После участия именитых Аугусто Боаль, Пины Бауш и других мэтров постепенно стали появляться горизонтальные проекты, инициированные людьми с особыми потребностями или внутри уязвлённых комьюнити. Это стало новым этапом в развитии социального театра.
Примечание: разговор о театре уязвимых и стигматизированных групп в подвальчике («Лаборатории современного искусства») складывается более чем органично.
— Формально в России существует и степенно развивается инклюзивный театр. — Ника Пархомович обвела взглядом зал, где на первом ряду сидят студийцы «Инклюзиона» и переглянулась с режиссёром студии Анной Зиновьевой. — Соль в том, что у нас не разделяют инклюзивный, то есть такой театр, где работают люди с инвалидностью, либо доступный для людей с особыми потребностями, и социальный театр. Это понятие шире. Это театр, который ставит во главе угла цель не рассказывать чью-то историю, а старается изменить общественного климата. Социальный театр говорит об остром, о том, что болит, о том, что устроено неправильно, — объясняет Ника.
В России социальный театр проделывает обратный тому, что за рубежом путь. У нас не было именитых зачинателей, всё организовалось по запросу «сверху» и «снизу».
От государства исходит заказ и желание на инклюзию в театре. Театрам спускают сверху идею об инклюзии, при этом вокруг нет доступной среды, например, к зданию театра не подобраться на коляске. Крутая лестница в «Старом доме», зимний каток у «Новата», даже подвальное помещение «Лаборатории современного искусства» — это труднодоступные места. И здесь создание инклюзивного пространства становится либо задачей творческой группы, либо зрителей с особыми потребностями, и совсем не государства. В репертуаре академических театров по заказу под контролем и цензурой появляются инклюзивные спектакли, но всё ещё не создаётся среда.
— Но есть и другой путь, когда инклюзию не «спускают сверху», а близкое окружение людей с инвалидностью инициирует социальные проекты. — поясняет Ника. — Нередко такие организации сталкиваются с тем, что их социальный проект не привлекает внимания общественности, проходит мимо прессы, потому что организаторы могут привлечь только тех, до кого получается достучаться и дотянуться. Нет налаженного пути информирования, нет диалога — и эта первая проблема локальных социальных проектов. Вторая трудность в том, что всё держится на энтузиазме, внутренней силе и частных вложениях — финансирования нет, в лучшем случае на развитие проекта можно получить грант.
Например, часть спектаклей театральной студии «Инклюзион. Школа. Новосибирск» создавались по гранту, но в этом сезоне у студии нет материальной поддержки государства. Есть студийцы, друзья театра, режиссёр, тренеры и наставники и их желание. Во многих статьях о социальном театре указывают, что это проекты не про деньги, точнее, что на них не зарабатывают.
— Я занимаюсь инклюзией, потому что иногда, это мне даёт больше удовольствия, чем работа с профессиональными актёрами. — рассказывает про себя Ника. — Это разные возможности, другая энергия, в этом есть поиск, вдохновение.
Работу с людьми с инвалидностью и поиск культурной идентичности воплотил в спектакле «Аллюки» Туфан Имамутдинов, режиссёр казанской театральной студии «Инклюзион».
По задумке автора глухие ребята и профессиональные актеры на жестовом языке читают стихотворения известного татарского поэта Габдуллы Тукая, переведенные на мертвые языки. «Аллюки» — так называется татарская колыбельная песня, и Туфан Имамутдинов и актёры с особыми потребностями и без запели эту колыбельную народов а мёртвых языках и русском жестовом. Это поиск общего языка, создание такого вокабуляра и почвы, где мы все будем равны. В 2020 году спектакль был номинирован на премию «Золотая маска» в трех категориях, как лучший музыкальный спектакль. От бума в 2000-ных социальные проекты прошли уже большой путь и многие из них становятся социокультурными.
Социальный театр в конкретных проектах есть и в Новосибирске. Это спектакли «Инклюзиона» и студии «Особенный ТИП» и работа «Зона красоты» Сергея Дроздова в театре «Понедельник выходной». В основе последней — истории участниц конкурса красоты из колонии для содержания осуждённых женщин.
16 и 17 ноября состоятся премьерные показы эскизов пяти социальных проектов «Лаборатории инклюзивного театра» со студийцами «Инклюзиона» и резидентами «Лаборатории современного искусства». Пять профессиональных и непрофессиональных режиссёров о злости, о наболевшем, о том, как выйти из колеса рутины, русской фантастике и сказках. Можно увидеть и прикоснуться к социальному театру.
В России восемь школ «Инклюзиона», кроме того есть локальные социальные проекты. Например, театр «Пиано». Язык движения, ритма, пантомимы, танца, пластической импровизации, уличного театра, язык искусства — это всё совмещается в одной студии. Театр с 1986 года живет в Нижегородской школе-интернате для глухих детей. И это было преимуществом проекта, ведь ребята могли проводить в театре больше времени и ставить больше спектаклей. За свою историю театр «Пиано» сыграл более тысячи постановок и приспособился к новым реальностям онлайна.
«Пиано» не из тех проектов, которые глобально меняют общество, он помогает детям с инвалидностью адаптироваться, социализироваться и творить.
Екатеринбургский театральный проект «За живое» тоже работает с подростками с ментальными и физическими особенностями. Многие спектакли «За живое» про контакт, взаимопонимание, они основаны на историях ребят с инвалидностью. Например, в рамках проекта ребята ходили на свидания, и после в спектакле показывали и рассказывали, какими были эти встречи.
Мы разложили по полочкам, что такое социальный театр, каким он может быть и кто в нём играет. Но на лекции Ники Пархомовской был ещё один запрос: не только «что» и «кто», но и «как». Как создать успешный социальный проект?
— У меня нет ответа на вопрос: как сделать такой театральный проект, чтобы в нём не реализовывалась одна художественная воля режиссёра, а все были услышаны. Почему ответа нет? Я вижу несколько причин: нет финансирования; люди с инвалидностью включены в общество формально, не имея полномочий и компетенций, и их запрос либо не сформулирован, либо не услышан. Маша Жмурова, актриса и участница инклюзивного проекта «Квартира», сказала, что не будет участвовать в спектаклях, пока режиссёр не поставит с ней что-нибудь о Майкле Джексоне. Для меня это настоящая инклюзия. Маше нужен спектакль о Майкле Джексоне, и она зажгла и включила всех, это история про включение. И тогда любой театральный проект, где есть художественная идея, например, покрасить полы и открыть новую сцену, эту идею продвигают, к её решению подключаются все остальные — тогда такой проект можно называть успешным.
Социальный театр для меня — это история, когда мы сели поговорили, заметили грязные окна: «Хм, а что мы можем с этим сделать?». Можем уйти и никогда их не видеть. Можем сделать что-то ещё. Кто-то может просто смотреть. Социальный театр и инклюзия — это когда ты постоянно меняешь линзы, настраиваешь разные диоптрии, чтобы рассмотреть то, что раньше не замечал.
